Воспоминания ветерана 192-ой сд (1 ф.) о боях в излучене Дона июль-август 1942 г...
Круковский Анатолий Станиславович
(Командир батареи (штабной) начальника артиллерии 192 стрелковой дивизии )
Когда мы будем в Берлине… Миус-фронт.
До 192-ой СД я воевал под Ростовом.
Я после первого ранения ( 11 сентября 1941 г.) находился в г.Армавире в госпитале 3 месяца и в середине декабря 1941 г. меня выписали и отправили в 102-ю отдельную стрелковую бригаду. Она не была в боях и дислоцировалась в г.Ростове.
На Миус-фронте были очень страшные бои конце марта 1942-го.
Погибло очень много моряков-пехотинцев. Их бросали в атаку – одну за одной. Непрерывные атаки. Очень большие потери. В артиллерии тоже потери были, но не сравнимые с моряками.
Артподготовки перед атаками были. Но «большое командование» жертвовало людьми, чтоб немец не снял на Западный фронт свои части. Бросали необученные, неукомплектованные части и соединения, чтоб сковать противника.
На Миус-фронте я впервые я увидел РС («Катюши»). «Ат-ат-ат-ат-ат» - был быстрый залп. Залп был неудачным. Я увидел разрывы метров за 400 от наших позиций. Земля под нами задрожала. Залп пришелся по нейтральной полосе. Что-то не так рассчитали.
Мы с командиром роты выглянули из окопа. Стена взрывов была на нейтральной полосе, перелёт по немцам, недолёт – по нам.
Но и этого залпа было достаточно, чтоб в немецких окопах началась паника. Часа 2-3 после этого, мы наблюдали, как немецкие офицеры загоняли своих солдат обратно в траншею.
Излучина Дона.
К 17 июля 1942 года я в составе передового отряда 192-ой СД выдвинулся к х. Пронин.
Как и кто отдавал приказ, я не помню.
В то время я командовал батареей. В моей батареи было четыре 76-ти мм орудия ЗИС-3.
Выдвинулись на 10-12 км от стрелкового полка. Я поддерживал стрелковую роту 676-го СП. Орудия находились в боевых порядках роты.
Позиция была перед населённым пунктом. Примерно в 3-х километрах от хутора Пронин. Два орудия слева от дороги, других два – справа. Позиция была очень удобная, очень хорошо просматривался горизонт.
Мы знали, что впереди немцы. Успели очень серьезно окопаться.
На горизонте поднялся столб пыли.
Немцы пёрли нахально и беспечно - шли без боевого охранения, на высокой скорости. Рота танков и пехота на нескольких автомашинах. Шли по дороге на большой скорости и нарвались на нас.
Я дал приказ одному взводу орудий стрелять по головным танкам в колонне, а другому взводу – по замыкающим танкам.
Танки были с тонкой бронёй и не представляли сложности для таких орудий, как ЗИС-3 – главное было попасть. Мы сожгли 12 танков и несколько машин, не потеряли ни одного орудия! Я воевал с 41-го года и никогда так удачно не заканчивался бой. Это было в первый раз.
Пехотинцы разгромили и рассеяли пехоту немцев.
После 17 июля мы дней пять отходили. Окапывались, давали бой и опять отходили. Бегства не было.
Немцы непрерывно атаковали. Авиация немцев действовала очень активно, особенно когда мы стреляли по танкам.
Передовой отряд вернулся на линию обороны дивизии. Орудия моей батареи вернулись все, а вот пехоту сильно потрепало.
Немцы атаковали. Мы стреляли как с закрытых позиций, так и с открытых выкатывая орудия на прямую наводку. 76 мм орудия в основном использовали для уничтожения танков. Раздавленных танками орудий в моей батарее не было. До рукопашных тоже не доходило – немцев не подпускали.
Потом прошёл слух, что убило командира дивизии и нового командира дивизии доставили на самолёте. Толком никто и не знал, что мы окружены. Бегства с позиций не было. Мы продолжали отражать атаки немцев.
Отходила батарея постепенно - по приказу. Оставлений позиций без приказа старших командиров не было.
Название хутора Верхняя Бузиновка очень хорошо сохранилась у меня в памяти. Танки наши очень часто контратаковали. Очень часто это наблюдал, но со временем их становилось всё меньше и меньше. Батарея отходила всё дальше и дальше.
В Верхней Бузиновке батарея потеряла последнее орудие.
Батарея потеряла:
2 орудия - при отражении танковых атак,
2 орудия – от бомбёжек немецкой авиации на позициях.
От батареи осталось одиннадцать бойцов и я.
Мою батарею, вернее то, что от неё осталось, направили на небольшой хутор (скорее всего х. Голубая – прим. мои). С первых чисел я организовывал связь начальника артиллерии дивизии с артиллерийскими подразделениями – точно помню, устанавливал связь штаба с артполком и отдельным противотанковым дивизионом. Разведчики организовывали наблюдение с НП и организовывал охрану штаба артиллерии до 15 августа 1942 г.
Охрана штаба представляла собой 2-3 стрелковые ячейки боевого охранения, а со стороны линии обороны были ещё пулемётные ячейки. В расположении штаба было ещё пара автоматчиков. Около штаба были вырыты «щели» для укрытия от бомбёжек.
В хуторе располагался штаб дивизии, штаб артиллерии дивизии, были блиндажи, узел связи, медсанбат.
Штаб дивизии и штаб артиллерии располагались в соседних домах и были в 2-3-х километрах от линии обороны. Штаб артполка был ближе к окраине хутора. После разгрома штабов дивизий в хуторе Верхней Бузиновки у штабных были очень большие потери. Очень много погибло - около половины состава. Видел начальника связи штаба артиллерии и начальника разведки артиллерии. Помню начальника связи дивизии. С командиром дивизии и начальником штаба дивизии я не пересекался. Не того ранга я был. В основном всё при штабе артполка.
Знамени дивизии я не видел, хотя часто находился в штабах. Было немного машин обслуживавших штаб.
Радиосвязи не было. Связь была только проводная – но это такая была «заноза» и постоянно приходилось отправлять артиллерийских связистов из взвода связи на устранение обрыва линии. Да и взводом это назвать было нельзя. Во взводе связистов и взводе разведчиков было около 7-10 бойцов. Около штаба размещался медсанбат. Было очень много раненых.
Пополнения после 1 августа никакого не было - я его не видел. В июле в 20-х числах пополнение поступало. В основном пехота. Танков и орудий не поступало, хотя танки очень активно действовали.
Заградотрядов, в тот период, я не видел и с ними не сталкивался. Такого «счастья» судьба мне не подарила.
Рано утром 15 августа 1942 г., началась стрельба. Шум боя нарастал.
Я стоял рядом с группой собранных мною бойцов – водителей и связистов, ставил им задачи, давал им указания и распределял обязанности. Все стояли в полный рост. Было это около штаба артполка.
Примерно в 10 утра я увидел танк. Он был на расстоянии примерно 1-1,5 км. Танк вышел из поля ржи и совершал какой-то странный манёвр – он шел не прямо на нас, а с юга на север. У нас осталось очень мало танков и сперва я принял его за наш танк. Я приказал красноармейцу из группы бойцов, дать мне бинокль, который был в кузове машины и как только боец полез в кузов, в это время танк выстрелил.
Я видел выстрел из танка. Снаряд взорвался в группе моих бойцов. От взрыва и ударной волны меня отбросило и я потерял сознание.
Без сознания я был может часа два. Когда очнулся, открываю глаза, а в 1,5 м от меня стоит немец. Немцы меня не обыскивали. Врезалось в память кованные сапоги с коротким голенищем прямо перед глазами.
Я лежал вперемешку с убитыми. Лежу на боку. Я был ранен двумя осколками в грудь. Гимнастёрка вся была в крови, своей и чужой, человеческие внутренности на мне, потом я с себя их стряхивал. Немец не заметил, что я открыл глаза и если бы он это заметил, то он меня непременно добил, но Слава Богу я остался жив. Немцы свирепствовали в медсанбате – добивали раненых и расстреливали тех, кто пытался убежать (об этом мне рассказали уцелевшие раненые бойцы сумевшие убежать в овраг, в котором я с ними встретился).
Стал следить глазами и когда немцы отошли, потихоньку пополз до ближайшей балки. До неё было недалеко. Там ко мне присоединились ещё 5 пехотинцев. Все тоже раненые. Кто в плечё, кто в голову, кто как я в грудь. Почти все были раненые. Из моей батареи я больше никогда и никого не видел и не встречал. Из всех собравшихся я был старший по званию и этой группой мы стали выходить из окружения.
В штабах на картах я видел стрелки ударов севернее Калача и продвижения немцев и это потом мне помогло сориентироваться, когда выходили из окружения, через боевые порядки и колонны немцев после их прорыва 15 августа. В 1941 году я воевал в 12-ой танковой дивизии и там командиры имели боевой опыт партизанской войны в Испании. Они научили, как в таких случаях действовать. И это мне тоже помогло при выходе из окружения ночью. Мы пошли на север, т.к. пробиваться к своим, двигаясь к Дону на восток, через плотные боевые порядки и колонны немцев было практически невозможно не столкнувшись с ними. Я предположил, что прорыв был не большой - т.к. немцы двигались плотными порядками, а в плотных порядках немцев выходить на восток было бесполезно – попали бы в плен.
Немцы шли ночью колоннами, с включенными фарами. Шли на Восток. В основном грузовики с пехотой и танки. Немцы нам «помогали». На остановках жгли костры – ничего не боялись и чувствовали себя уверенно. Это помогало обходить их. Мы пересекали их пути колонн видя их по свету фар и проскакивали между хорошо обозначенными колоннами. Советская авиация почти бездействовала и немцы не соблюдали ночную светомаскировку.
Еды не было. Голодали. Питались рожью с полей, в балках находили воду и пили.
На 3-4-ый день, когда колонн уже больше не было и мы стали передвигаться днём и только тогда повернули на восток, двигаясь к Дону параллельно немецким колоннам. Так прошли примерно 10 км. Где-то 19 августа уже не встречали ни наших, ни немцев. Днём шли в открытую.
Дошли до Дона. До «нашего» берега было метров 300-400. Переправляться решили днём. Нашли лодку. В лодке в борту была дырка. Смастерили весло. В лодку сели на один борт, чтоб лодка накренилась и дырка в лодке была над водой. Так и поплыли. Переправлялись, гребя досками и руками.
На западном берегу Дона, когда до нашего берега осталось совсем немного, нас заметили немцы появившиеся на мотоциклах и стали стрелять в нас. Может быть в кого-то попали, убили или ранили. Лодка сильно накренилась, и вода попала в лодку. От падающих тел лодка перевернулась и все оказались в воде. Немцы продолжали стрелять. Я поплыл, захлёбываясь, гребя только левой рукой. В голове только одна мысль – добраться до берега. Из последних сил доплыл до восточного берега Дона. Ногами почувствовал дно, но на берег выходить не стал и лёг в воде на спину у самого берега и стал наблюдать за немцами. Понял, что нельзя показываться на берегу. Лёжу на спине в вводе на берегу, наблюдаю за немцами.
Немцы успокоились и перестали стрелять. Завели свои мотоциклы и уехали. Меня они не видели, т.к. я не выходил из воды и по мне они не стреляли. Никто, кроме меня из лодки на берег не вышел. Тех, кто был со мной в той лодке я тоже больше никогда не видел….
Когда немцы уехали, я вышел на берег и спрятался в кустах. На берегу нашей линии обороны и никаких частей не было. Через час меня подобрала какая-то машина, перевозившая снаряды и шедшая в тыл пустой. Я упросил водителя и он довез меня в госпиталь в Иловле.
На восточный берег Дона я вышел с документами и знаками отличия но без оружия.
В санбате было очень много раненых и умирающих. Меня осмотрели. Сказали: «Крепкие рёбра. Скажи спасибо родителям. Отдохни 2-3 дня».
Особисты стали жестко допрашивать: «Где подченёные? Где орудия?». Допрос был очень неприятный, но так как я вышел раненый, с документами, знаками различия и пытался вывести группу раненых из окружения, мне поверили. Стали допрашивать других вышедших «окруженцев».
После этого допроса появился щеголеватый подполковник, подтянутый, пуговицы начищены. Он увидел, что я артиллерист и спрашивает: «По танкам стрелял?». Он набирал пополнение на передовую. Но я был ранен.
В медсанбате я был на ногах. Сам дошел до операционной. Сам лёг. Врач из меня один осколок пинцетом вынул. Рентгена не было. Второй осколок не заметили и он остался во мне. До сих пор. Пришли через какое-то время после операции и говорят: « Ты боеспособен.». И опять на передовую.
Самый поразительный эпизод в воспоминаниях Анатолия Станиславовича:
Был очень высокий моральный и боевой дух, даже после длительного отступления, после тяжелых поражений.
О чем могли говорить между собой молодые двадцатилетние парни, выходящие из окружения, когда пережив страшные бои, видя армады механизированных колонн немцев вокруг себя, голодные, контуженые и израненные?
Они спрашивали и говорили друг другу: «Когда и как мы победим немцев?», «Когда мы будем в Берлине… ».
Апрель - Июль 2012.
